Шел 1199 год от Рождества Христова…Альбрехт фон Буксгевден неуютно ёжился под порывами северного ветра, который так и норовил забраться ему под шерстяной плащ, отчего его и без того бледная, от недостатка солнца кожа, отливала какой-то почти неестественной для живого человека синевой. Одет он был подобно скромному дворянину той эпохи, но не как рыцарь и не как каноник. В таком путешествии, как это, подобные одеяния ему пока ни к чему. Гораздо более практичными казались темно-зеленые короткие штаны, льняная рубашка, поверх которой была надета еще одна, шерстяная, и плащ с капюшоном.

         Обут он был в самые обычные кожаные башмаки без твердой подошвы с сильно загнутыми вверх носами, а на них еще одни, более практичные, деревянные. Отчего именно его, скромного, молодого, если не сказать, моложавого, каноника из города Бремена назначили епископом Ливонии, Альбрехт не знал. Впрочем, нет. Он знал. Вернее, догадывался. На то была воля Божья, а то, что миссионер-проповедник Мейнгард и его последователь Бертольд с целой армией крестоносцев потерпели сокрушительное фиаско в деле обращения в христианство вендов, балтийских славян, лишь подтверждает эту его догадку.

      Разве не мечтал Альбрехт с самых младых ногтей о славе, да простит его Господь, самого Карла Великого, этого варварского короля франков, завоевавшего не только Ломбардию, но и Саксонию, избавив северную Германию от языческого мракобесия, да благословит Господь его душу? «Какое счастье, что верные слуги Господа нашего Иисуса Христа пришли на германские земли раньше, чем эти адские слуги ислама!» От одной мысли о том, что на его родине, в Германии, вполне могли сейчас красоваться не строгие католические костелы, а мечети с минаретами Альберту стало немного не по себе, и он поспешно осенил себя крестным знамением. Вероятнее всего, Бог сделал его, Альбрехта фон Буксгевдена, таким же оружием в руках своих, как и Карла Великого, и он, Альбрехт фон Буксгевден, будет действовать подобно величайшему королю-полководцу, рожденному после Александра Македонского! Потекут реки крови, приблизительно четверть вендов падет в боях, зато остальные заблудшие души будут спасены. О! То был почти крестовый поход! На Родине, в Бремене, поговаривали, что Ливония страшна и сурова, что венды, своими кровавыми жертвоприношениями петухов, открывают нараспашку врата Ада и сам Люцифер выпускает демонов, своих верных слуг, на охоту за душами праведников. И демоны эти с черными мордами и когтистыми лапами вырывают сердца христиан и пожирают их, упиваясь вкусом крови.

       А сами венды, хоть и не черны, подобно арабам, телом, но черны душой, если, конечно, у них есть душа. Они преследуют христиан и срывают с их стоп кожу, чтобы те уж никак не могли скрыться от их жрецов. Много ужасов слышал молодой епископ в Бремене, дополняя их в, пожалуй, уж слишком богатом своем воображении, различными подробностями. Да и воины, сопровождавшие епископа в походе, любили поболтать у ночных костров, нагоняя страху. Не то, чтобы Альбрехт верил во все эти бредни про демонов, но все равно он твердо решил для себя, что с кровавыми жертвоприношениями петухов или кого там еще, покончит в первую очередь. Виданное ли дело, такую вкусную птицу почем зря изводить на несуществующих языческих богов! Что за польза? Вот ежели, его на вертел насадить да приправить солью и перцем как следует, вот тогда и душе - отрада, и телу - пища, а так… суеверные глупости одни, тьма бесовская. Впрочем, прибыв на место службы, в Икскюль, он на собственном опыте убедился в том, что славяне были народом хоть и темным, но отнюдь не глупым. С ними вполне можно было вести переговоры, изощряясь в дипломатическом искусстве. Положа руку на сердце, в Икскюле Альберту не нравилось. Слишком далеко от моря, слишком далеко от цивилизации. А если нет цивилизации, значит, нет торговли, если нет торговли, значит, нет денег, если нет денег, то нет и средств для строительства соборов и замков. А какая в том польза Святой Матери Церкви, наместнику Святого Петра папе Иннокентию III и ему, Альбрехту, лично? Да никакой! Вот если бы сделаться епископом Рижским, то тогда и дела пойдут в гору. Удивительно, как раньше его предшественникам эта мысль не приходила в голову?

       Рига – очень известное (даже для германцев) рыночное место, обросшее неказистыми домами, построенными самими купцами да коробейниками, чтобы было, где остановиться на ночлег во время торгов, подходит для того, чтобы основать новый город, с правящей в нем новой религией, как нельзя лучше! Сказано – сделано. Уже на следующий день Альбрехт написал ходатайство в Рим. И года через три дождался ответа. Одна дорога в Рим занимала приблизительно год, плюс, конечно же, нельзя списывать со счетов кардиналов-волокитчиков из папской канцелярии, где его прошение пропылилось еще около года, ну, а затем обратный путь! Но, самое главное – это, как известно, результат. А он оказался положительным. Папа Иннокентий Третий, взвесив все «за» и «против» назначил-таки Альбрехта епископом Рижским! С этой славной папской буллы и началось истинное восхождение звезды Альбрехта фон Буксгевдена, считающегося отцом-основателем города Риги и история самого города, современной столицы Латвии. Обосновавшись на новом месте, епископ перетащил в Ливонию многих своих сродственников, соблазняя тех сулящими немалый доход, должностями. В дальнейшем, славный род Буксгевденов еще сыграет в истории Российского уже государства немалую роль, но сейчас речь идет о Риге и том вкладе в ее становлении как города, который внес в историю первый Буксгевден. Итак, Альбрехт начинает на новом месте грандиозное строительство собора, который в будущем должен будет поражать воображение верующих своим божественным великолепием.

      Церковь Святой Марии, Домский Собор растет вверх, тянется к небесам в своей величественной суровой простоте, которая так свойственна всей романской архитектуре. Трехнефная базилика, какой ее еще при жизни увидел епископ фон Буксгевден, впоследствии не единожды перестраивалась. К романскому архитектурному стилю добавилась суровая готика, затем, позднее, витиеватое барокко, затем лаконичный классицизм. Вся эта эклектичность придает собору неизъяснимую чувственность. В нем ощущается дыхание целых эпох. Еще бы! Даже имеющийся в нем органный зал, построенный в девятнадцатом веке, является одним из самых больших в Европе. Сам Ференц Лист писал когда-то музыкальные произведения специально для этого Собора. Особенное очарование многим рижским храмам придают флигели в виде петушков. Епископу так и не удалось искоренить священную для вендов птицу. Обращая язычников в христианство, он строил храмы и соборы на священных для язычников местах, повторяя в этом опыт многих других христианских миссионеров. И дабы заманить язычников в храм, использовал понятную им символику. Этим и объясняется наличие золотого петушка на шпиле церкви Святого Якоба и многих других.

       Есть, правда, и иная версия. Будто бы, на церквях изображен тот самый петух, до третьего крика которого, согласно Евангелиям, Святой Петр отрекся от Иисуса Христа. Однако в этом случае возникает закономерный вопрос: отчего же тогда шпили храмов Италии и Испании, Германии и Франции не венчает эта судьбоносная птица? Неужто в этих странах менее чтилась евангельская история об отречении апостола? Вовсе нет. Все дело в исконной вере балтийских славян, для которых петух являлся священной птицей. Можно смело утверждать, что на новом месте, в Ливонии, сбылись все юношеские мечты епископа. Он был признан ленным князем завоеванных земель, утвердил власть Священной Римской Империи, основал новые епископства, в том числе Курляндское и Семигальское. Отдал треть своих владений Ордену Меченосцев, положив, тем самым прочную основу епископско-рыцарскому государственному организму.